Книги.

«Слушай, сынок: говорю это когда ты спишь, положив свою ручку под щеку. Светлые кудряшки прилипли к твоему влажному лобику. Я прокрался в твою комнату один. Несколько минут тому назад, когда я читал в библиотеке газету, на меня нахлынула волна жгучего расскаяния. С чувством вины и пришел я к твоей корватке. Вот о чем я думал, сыночек: Я был на тебя сердит утром, выбранил тебя, когда ты собирался в школу, так как вместо того, чтобы умыться как положено, ты только провел полотенцем по своему лицу. Я дал тебе нагоняй за это и за то, что ты не почистил свои ботинки, сердито закрычал на тебя, когда ты уронил что-то на пол. За завтраком тоже не оствлял тебя в покое, ты пролил чай, жадно проглатывал пищу, клал локти на стол. Ты мазал слишком много масла на хлеб. Когда я уходил на работу, а ты, убегая к своим игрушкам, обернулся, помохал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!», я нахмурился и произнес в ответ: «Не сутулься!» Затем после обеда все началось сначала. Подходя к дому, я заметил, что ты играешь в шарики, стоя на коленях. На твоих чулках были дырки. Я унизил тебя перед товарищами, заставил идти перед собой к дому. «Чулки дорого стоят, и если бы ты сам должен был покупать их, то был бы осторожнее» - Услыушал ты такое от отца! Ты помнишь как позже, когда я читал в библиотеке, ты боязливо вошел с настороженностью в глазах? Когда я взглянул поверх газеты, раздраженный тем, что мне помешали читать, ты заколебался у дверей. «Что тебе надо!», - огрызнулся я. Ты ничего не сказал, но одним прижком бросился ко мне, обвил ручки вокруг моей шеи и поцеловас меня, и твои ручки сжались с нежностью, переполнявшей твое сердце, - нежностью, которую не могла уничтожить джае моя черствость. И затем ты убежал, вприпрыжку вверх по лестнице. И вот сынок, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук и ужастный, пронзительный страх овладел мной. Что сделала со мной моя скверная привычка? Привычка всегда обвинять, постоянно делать замечания. Все это доставалось тебе от меня только за то, что ты – мальчил. И не потому, что я не люблю тебя, а потому, что ожидал слишком многого от ребенка и мерил на свой собственный аршин – на аршин своего возраста. В твоем же характере так много хорошего, тонкого, верного. Твое маленькое сердце так велико, как рассвет над широкими холмами. Это проявилось в том порыве, с которым ты бросился ко мне и поцеловал перед сном. Теперь ничто другое не имеет значения, сын: я пришел к твоей постели в темноте и пристыженный, встал перед ней на колени. Это весьма слабое искупление вины; знаю, что ты не понял бы всего этого, если бы я сказал это тебе когда ты не спишь. Но завтра я буду настоящим отцом! Буду дружить с тобой, буду страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, если в нем появятся раздраженные слова. Я всегда буду повторять, как если бы это было ритуалом: «Он всего лишь мальчик – маленький мальчик!» Л. Ливингстон