Тюремный доктор Гааз
17.02.2017
Тюремный доктор Гааз
Тюремный доктор, которого хоронила вся МоскваСтранные кренделя выписывает иногда судьба. Бывает, что человек родился и всю жизнь провёл в одной стране и городе, а никто о нём и не вспомнит после смерти. Но иногда человека, который родился не просто в другом городе, а в другой стране любят и почитают на его новой Родине, а после смерти хоронить его выходит весь город. Такая странная и интересная судьба была уготовлена Фёдору Петровичу Гаазу, который родился недалеко от Кёльна в маленьком городке Бад-Мюнстерайфеле в небогатой семье аптекаря. И звали его тогда Фридрих-Иосиф. В Йенском университете Фридрих прослушал курс физики и философии, а медицинское образование он уже получил в Геттингене.
Но поворотный для Фридриха момент случился в Вене, куда он приехал изучать глазные болезни. Здесь, он в 1802 году спасает от слепоты русского князя Репнина, который предложил ему отправиться в Россию. И Гааз согласился.
Приехав в Россию, Гааз поселился в Москве, где очень быстро стал известным. Потому что хорошие офтальмологи были на вес золота. Слава доктора настолько распространилась, что в 1807 году императрица Мария Фёдоровна издала приказ, в котором назначила Гааза главным доктором Павловской больницы. И с первого же дня работы доктор стал после окончания рабочего дня ездить в богадельни и приюты, где лечил больных абсолютно бесплатно. С этого времени к Гаазу навсегда прикрепилось имя Фёдор Петрович
Именно ему обязаны своим появлением Кисловодск и Железноводск, так как он смог понять всю ценность минеральных вод и сделал подробное описание. Он открыл глазную больницу и больницы для чернорабочих.
Фёдора Петровича приглашали в самые именитые и богатые семьи для лечения болезней и он стал состоятельным человеком со своим домом, имением и, даже с суконной фабрикой.
В войну 1812 года Фёдор Петрович пошёл в армию и дошёл до Парижа. После чего его назначили главврачом московской медицинской конторы, а также главой всех казённых аптек. И тут Гааз развернулся. Именно он провёл в палаты водопровод и сделал первые в России серные ванны, а в больницах навёл идеальную чистоту. Он открыл больницу для бездомных, которую народ быстро переименовал из Александровской в Гаазовскую. Доктор лично осматривал всех калек. нищих, беспризорников и, даже давал некоторые деньги выздоровившим.
И вот в 1827 году Фёдор Петрович получил должность главврача московских тюрем. И доктор смог отменить железный прут. Это прут, к которому приковывались несколько каторжников и так, несколько месяцев, они шли к месту каторги. По требованию Гааза кандалы были облегчены с 16 килограммов, до семи. Причём он сам опробовал их на себе. Была открыта тюремная больница в пересылке на Воробьёвых горах и отделение для арестантов в Староекатерининской больнице. При этом арестанты могли оставаться там неделю, пока Гааз разбирался в их болезнях.
Огромной энергии и доброты был человек. Чего стоит то в тюрьмах стало появляться отопление, раздельные туалеты, а на нарах постельное бельё. С его подачи в 1836 году наручники стали обшиваться кожей, так как железо растирало запястье в кровь. В 1847 году власти распорядились уменьшить содержание заключённых на одну пятую, так доктор внёс 11 тысяч рублей, чтобы оно не уменьшилось. А беднякам он иногда тайно подбрасывал кошельки с деньгами
А ещё Гааз был человеком смелым и решительным. Вот что об одном его поступке писал А.Ф.Кони в своей книге Фёдор Петрович Гааз": "Он не был человеком, который останавливается в сознании своего бессилия пред бюрократической паутиною. К каким средствам прибегал он в решительных случаях, видно из рассказа И. А. Арсеньева, подтверждаемого и другими лицами, о посещении Императором Николаем московского тюремного замка, причем Государю был указан «доброжелателями» Гааза старик семидесяти лет, приговоренный к ссылке в Сибирь и задерживаемый им в течение долгого срока в Москве по дряхлости (по-видимому, это был мещанин Денис Королев, который был признан губернским правлением «худым и слабым, но к отправке способным»). «Что это значит?» — спросил Государь Гааза, которого знал лично. Вместо ответа Федор Петрович стал на колени. Думая, что он просит таким своеобразным способом прощения за допущенное им послабление арестанту, Государь сказал ему: «Полно! я не сержусь, Федор Петрович, что это ты, встань!» — «Не встану!» — решительно ответил Гааз. «Да я не сержусь, говорю тебе... чего же тебе надо?» — «Государь, помилуйте старика, ему осталось немного жить, он дряхл и бессилен, ему очень тяжко будет идти в Сибирь. Помилуйте его! я не встану, пока Вы его не помилуете...» Государь задумался... «На твоей совести, Федор Петрович!» — сказал он наконец и изрек прощение. Тогда счастливый и взволнованный Гааз встал с колен.
Двадцать лет по понедельникам Фёдор Петрович провожал арестантов. В своей пролётке он привозил еду и всякие нужные вещи
Вот что писал о Гаазе Московский почт-директор Александр Булгаков: "Хотя Гаазу было за 80 лет, он был весьма бодр и деятелен, круглый год (в большие морозы) ездил всегда в башмаках и шелковых чулках. Всякое воскресенье ездил он на Воробьевы горы и присутствовал при отправлении преступников и колодников на каторжную работу в Сибирь. Александр Тургенев, который был весьма дружен с Гаазом, познакомил меня с ним. Они уговорили меня один раз ехать с ними на Воробьевы горы. Я охотно согласился, ибо мне давно хотелось осмотреть это заведение. Стараниями Гааза устроена тут весьма хорошая больница, стараниями его и выпрашиваемым им подаянием ссылочные находят здесь все удобства жизни. Гааз обходится с ними, как бы нежный отец со своими детьми... Цепь колодников отправлялась при нас в путь, бо’льшая часть пешком... Гааз со всеми прощался и некоторым давал на дорогу деньги, хлебы и библии"
Однажды Гааз ночью шёл на вызов, но его остановили бандиты и сначала не узнали. Доктор снял шубу, сказал , чтобы забирали, а он спешит к больному. Бандюки признали доктора и не только вернули его шубу, а и проводили до дома больного, дабы с ним не случилось никаких неприятностей.
Тут можно привести ещё один исторический анекдот случившийся с Гаазом и также описанный А.Булгаковым: "Говоря уже о докторе Гаазе, не могу не поместить анекдот, который может заменить целую биографию его. Это случилось во время генерал-губернаторства князя Дмитрия Владимировича Голицына, который очень Гааза любил, но часто с ним ссорился за неуместные и незаконные его требования. Между ссылочными, которые должны были быть отправлены в Сибирь, находился один молодой поляк. Гааз просил князя приказать снять с него кандалу. «Я не могу этого сделать, — отвечал князь, — все станут просить той же милости, кандалы надевают для того, чтобы преступник не мог бежать». «Ну прикажите удвоить караул около него; у него раны на ногах, они никогда не заживут, он страдает день и ночь, не имеет ни сна, ни покоя». Князь долго отказывался, колебался, но настояния и просьбы так были усилены и так часто повторяемы, что князь наконец согласился на требования Газа.
Несколько времени спустя, отворяется дверь князева кабинета, и можно представить себе удивление его, видя доктора Гааза, переступающего с большим трудом и имеющего на шелковом чулке своем огромную кандалу. Князь не мог воздержаться от смеха. «Что с вами случилось, дорогой Гааз, не сошли ли вы с ума?», — вскричал князь, бросив бумагу, которую читал, и вставши со своего места. «Князь, несчастный, за которого я просил вас, убежал, и я пришел занять его место узника! Я виновен более, чем он, и должен быть наказан». Не будь это князь Дмитрий Владимирович Голицын, а другой начальник, завязалось бы уголовное дело, но отношения князя к Государю были таковы, что он умел оградить и себя, и доктора Гааза, которому дал, однако же, прежестокую нахлобучку. Он вышел из кабинета, заливаясь слезами, повторяя: «Я самый несчастный из смертных, князь сказал, чтобы я никогда не смел больше просить его ни о какой милости, и я не смогу больше помочь ни одному несчастному"
Несший столько любви к людям, доктор умер в нищете в доме при Полицейской больнице, где и жил. На благотворительность он потратил всё своё состояние. Вся недвижимость, фабрика, лошади, всё было продано, а средства переведены на благотворительные нужды. Хоронили его за казённый счёт. За его гробом шли 20 тысяч человек разного сословия: от бывших каторжников до дворян, от купцов до генералов. Сотня казаков. которая была прислана властями, чтобы охранять процессию слезла с коней и тоже пошла за гробом.
А в 1909 году во дворе Полицейской больницы на пожертвования москвичей был сооружён памятник доктору. Скульптор Андреев денег за работу не взял. Его и сейчас можно увидеть во дворе этой больницы, которая теперь называется НИИ гигиены и охраны здоровья детей и подростков в Малом Казённом переулке.
-----
В перечне наград, вручаемых сотрудникам ФСИН есть и медаль Гааза.
-----
Доктор был награжден орденом Святого Владимира 4 степени, что автоматом давало 100 рублей годового содержания.
-----
Однажды в больницу доставили крестьянскую девочку, умиравшую от волчанки. Страшная язва на лице была настолько уродлива и зловонна, что родная мать с трудом к ней приближалась. Но Гааз ежедневно подолгу сидел у ее постели, целовал девочку, читал ей сказки, не отходил, пока она не умерла.
-----
"Веротерпимость доктора Гааза была уникальной. Этот католик знал лучше иного православного все тонкости православной литургии и считал православие сестрой католицизма. Фёдор Петрович делал все для христианского просвещения россиян, сотни Евангелий, сотни написанных и изданных им «Азбук христианского благонравия”, и книжечек «Призыв к женщинам” были розданы им уходившим из Москвы по этапу.
Дух просвещенной терпимости доктора был таков, что давал повод упрекать его в «измене католичеству». Так, профессор Фердинанд Рейс, врач и химик, убежденный лютеранин-евангелист, подшучивал над Федором Петровичем, говоря, что доктор Гааз плохой католик, ибо чаще бывает в православных церквах, чем в католической, и даже сам затеял постройку православной церкви на Воробьевых горах, дружит с русскими священниками, подпевает церковному хору и распространяет русские молитвенники.
Федор Петрович отвечал ему, что считает все расколы христианских церквей крайне досадными, но, скорее, условными, временными и второстепенными явлениями в истории христианства. Поэтому он всегда охотно содействует обращению мусульман и евреев в любую из христианских религий, но огорчается, когда кто-либо переходит из одной христианской церкви, которой принадлежат его родные, близкие, в другую, тоже христианскую.
Доктор Гааз говорил: «… Для меня образ Спасителя свят, где бы он ни был освящен — в Риме, в Кельне или в Москве. И слово Божье истинно и благотворно на всех языках. На латыни оно звучит для меня привычней и поэтому особенно прекрасно, но душе это слово внятно и по-немецки, и по-славянски, и по-русски»
-----
В 2011 г. римско-католическая церковь начала процесс канонизации доктора Гааза.
-----
Гааз часто общался с московским митрополитом Филаретом, ныне прославленным в лике святых. Доктор и священник часто спорили. Однажды Филарет стал возражать Гаазу: «Вы все говорите о невинно осужденных… Таких нет. Если человек подвергнут каре – значит, есть вина».
Гааз вскочил со своего места и воскликнул: «Да вы о Христе позабыли, владыко!». Все замерли от такой дерзости. Но Филарет, опустив голову, молчал. А потом произнес: «Нет, это Христос меня позабыл!». Благословил всех и вышел.
-----
Ф. П. Гааз. Завещание
Ф. П. Гааз. Завещание // Русский архив. 1912. - № 6. - С. 206-211.
Я все размышляю о благодати, что я так покоен и доволен всем, не имея никакого желания, кроме того, чтоб воля Божия исполнилась надо мною. Не введи меня во искушение, о Боже Милосердный. Милосердие коего выше всех его дел. На Него я, бедный и грешный человек, вполне и единственно уповаю. Аминь.
Как я признан совершенно несостоятельным, то родные мои не могут иметь никакой претензии на то, что может оставаться после меня, равномерно и кредиторы мои разделивши все, что им по суду осталось, и кажется, не будут иметь больше претензий на то, что могло бы оказаться у меня; почему я осмеливаюсь полагать, что не приведу начальство в затруднение чрез покорнейшую мою просьбу, что все могущее остаться после меня, не подвергая опечатанию, по моему искреннейшему желанию и просьбе было бы предоставлено моему старинному искреннему приятелю Действительному Статскому Советнику Андрею Ивановичу Полю , которого я сим прошу не отказаться мне быть душеприказчиком, при помощи наших товарищей и друзей: Павла Яковлевича Владимирова, Федора Михайловича Елецкого, Василия Филипповича Собакинского , Христиана Федоровича Поля, Льва Григорьевича Гофмана, Ивана Алексеевича Нечаева и старинных наших друзей: Ивана Федоровича Померанцева и Василия Ивановича Розенштрауха. Я уверен, что в этом деле для него не будет никакого особенного затруднения. Я представляю Андрею Ивановичу распорядиться без всякой ответственности во всем том, что придется сделать. Я прошу Андрея Ивановича подарить всякому, кто бы что желал иметь на память.
Книги, кои способны и назидательны для библиотеки при Церкви нашей, все дарю в библиотеку Церкви нашей, равно фортепианы и Латинские песни, какие у меня окажутся. Два тома Лексикона Бланкарда оставить при конторе Полицейской больницы для бесприютных больных и несколько книг медицинских, сколько рассудится Андрею Ивановичу, так, чтобы при больнице составилась маленькая медицинская библиотека.
Сверх того из других медицинских книг сколько Андрею Ивановичу рассудится подарить Николаю Агапитовичу Норшину; и все прочие книги и вещи я желаю по продаже их сумму разделить на две части; из коих одну Андрей Иванович будет раздавать бедным при нашей Церкви, а другую часть предоставить раздавать другу моему Павлу Яковлевичу Владимирову при нашей больнице, как он прежде делал при большой моей благодарности и к великому моему утешению.
Книги американские о трезвости надобно переплетать и стараться продавать их за 50 коп. серебром и заплатить г. Мерелису, сколько я останусь должным за полученные от него для продажи книги.
Ежели бы оказались у меня остальные наличные деньги, то я желал бы все другие находящиеся в белых, т.е. «Азбуку христианского благонравия» и все картоны азбук переплетать и так беречь их, пока со временем они мало-помалу будут продаваться или даром раздаваться, как Павлу Яковлевичу заблагорассудится.
О милых моих родных я здесь не упоминаю, предоставляю Господу Богу, что он склонит сердце Царя и велит ему возвратить все, что чрез несправедливость 7-го Департамента Правительствующего Сената они потеряли, а что они могли бы от Царской Милости получить, я желаю, чтобы они удовлетворили всех кредиторов, что я остался должен моим братьям и сестрам пятнадцать тысяч рубле ассигнациями, и сии 15 тысяч сперва надобно отделить от денег, которые могут быть по царской милости пожертвованы для удовлетворения случившейся мне обиды и потери, и 15 тысяч рублей тогда будут выданы тем братьям и сестрам, которые меня ссудили, а потом деньги, которые останутся, как мне принадлежащие, все братья и сестры должны разделить по равным частям, а в число братьев и сестер принять милого племянника Якова, сына благодетеля моего отца Профессора Гааза. Я знаю, что все мои милые и добрые родные разделят со мной дух повиновения во всем воле Божьей и всегда с искренним сердцем скажут Ему: «Слава и похвала вовеки!».
Всем, которые будут полагать, что они остаются мне что-нибудь должны, да будет известно, что я им все прощаю. Покорнейше прошу добрейшего Алексея Николаевича Бахметьева иногда обратить око милосердия на жалкого Филиппа Андриянова. Первая милость, которую показал ему Алексей Николаевич, сделалась причиной всего того, что я после него делал. Кажется очевидно, что Провидение хотело вручить его обеим нашим рукам.
На моем столе находится маленький ящик, в коем лежит чернильница, перо и мощи св. Франциска Солезиуса. Сей ящик надобно передать Боголюбе Давыдовне Боевской, которая со временем так устроит, что сии мощи можно хранить при Католической Церкви в Г. Иркутске. В верхнем ящике комода находятся две картины папеньки моего и маменьки, я их передаю, чтобы она их тихим образом хранила при себе.
Я прошу добрейшего моего благодетеля Николая Алексеевича Муханова, чтобы он продолжал несколько времени месячные десять рублей серебром, которые прошу чрез Андрея Ивановича передать бедной добрейшей Боевской, которая мне как духовная дочь и сестра.
О, какая твоя благодетельная для меня ручка, мой почтеннейший Николай Алексеевич.
Еще имею некоторых бедных, которым я от г. Муханова всякий месяц давал: Анне Петровне Тринклер два рубля, г-же Безсоновой один рубль, г-же Рылеевой один рубль, бедной девушке в Набилковской богадельне Ирине один рубль, г. Медединой один рубль, Матрене с дочерьми один рубль, кои прошу чрез Павла Яковлевича, ежели получится вспомоществование, продолжать выдавать.
Два портрета моих благодетелей Графа Зотова и генерала Бутурлина передаю моему другу Андрею Ивановичу Полю, который разделяет об них мои чувства любви и преданности.
Насчет картины Ван Дейка, которую почетный гражданин Федор Егорович Уваров во время моей болезни подарил мне, за что я не в состоянии выразить чувства глубочайшей благодарности, я думаю, что этим подарком сделал он для меня самую приятную вещь, которая могла быть сделана для меня на свете. Молюсь Богу, чтобы он возвратил Федору Егоровичу во сто раз то, что я чувствовал, что получил от него.
Я прошу гг. священников нашей церкви, г. Эларова, г. Кампиони, Михаила Дормидонтовича Быковского, чтобы они нашли приличный способ поместить ее близ алтаря Божьей Матери в нашей церкви. Она должна быть поставлена на мраморном бруске и на сем бруске написаны сии слова, что Божья Матерь говорила всем в Кане Галилейской: сделайте, все, что Он скажет. (Quodcunque vobis dixerit, facite). Иоанн, 2:4.
Важность сей картины состоит в том, что Божия Матерь всем молящимся Ей показывает Младенца и всегда нам говорит эти слова, которые Она сказала в Кане Галилейской: сделайте, все, что Он скажет. Quodcunque vobis dixerit, facite. Вследствие сего наставления Божьей Матери сделано Спасителем нашим чудо, о котором Он сперва объявил, что Он не намерен был в то день чудо делать и что Провидением от века веков не назначено было, что оно должно быть сделано в тот день, однако ж сие единственное чудо сделано чрез участие, которое Божья Матерь приняла в этом деле, а участие состояло в том, что Она научила людей исполнят все, что Ее Сын, наш Бог, скажет. Утешает меня очень мысль, что чрез прибавление к сей прекрасной картине материнских слов: «сделайте, все, что Он скажет» во многих сердцах откроется настоящее отношение наших молитв к Божьей Матери, т. е. что наши молитвы к Божьей Матери могут иметь только успех, когда мы исполняем наставление Ее исполнять все, что Он скажет.
Не надобно жалеть расходов, дабы это было сделано очень прилично. Добрый мой Андрей Иванович найдет уже на сей предмет нужные деньги.
Занимают меня еще два предмета: 1) представление мое к награждению служащих при больнице. Я прошу покорно моего друга Александра Ивановича Овера, чтобы он попросил Ивана Васильевича Капниста самому рассмотреть сие дело, которое верно тогда будет признано достойным одобрения. 2) предмет есть, что покорнейше прошу Комитет согласиться на мою просьбу препоручить некоторым членам сделать справки о полученных мною чрез Комитет от Губернского Правления кандальных денег, излишки которых должны принадлежать мне как подрядчику, но не желая иметь от этого ни малейшей пользы, я просил Комитет дать шнуровую книгу для записи о расходе сих денег, кои я всегда писал в шнуровую Комитетскую книгу.
Я бы желал, чтобы было рассмотрено под председательством Члена нашего Комитета Дмитрия Ивановича Коптева, при членах г. Кондратьеве, г. Шеншине, при сыне г. Розенштрауха Федоре Васильевиче, при правителе Комитета Илье Ивановиче Захарове. Я прошу пригласить для изъяснения сего дела Ивана Алексеевича Нечаева, который один лучше всего знает, что там на Воробьевых горах всегда делалось.
Кажется, Комитет не будет отказывать мне в такой просьбе, чрез которую откроется важное для меня обстоятельство в действиях моих в Пересыльном Замке, ибо старший писарь Полицейской больницы для бесприютных больных Петр Андреевич Игумнов открыл, что я передержал против полученного от Губернского Правления значительную сумму; а сие могло случиться следующим манером: часто меня просили, не угодно ли мне из кандальной экономии расходовать на это, это и это, на что я очень легко всегда соглашался, ибо истинно знали, что я желала расходовать всю экономию по кандалам и точно иногда затруднялся, что сделать из остатков экономии, которые в прежние времена иногда оставались значительны, то и легко могло случиться, что я, полагая, что экономия есть, соглашался на разные раздачи, но никогда не намерен был из моих собственных денег делать никакого пожертвования. Я часто удивлялся, что приобретая иногда деньги, имевши тогда практику, не израсходывая для себя особенного ничего, все находил себя без денег и по открытии писарем Игумновым я вижу теперь, что мои собственные деньги пропали в этих расходах, кои назывались кандальными, а за сие, ежели окажется истинно, то я прошу Андрея Ивановича выдать Игумнову сто рублей серебром.
Ежели окажется, что я по ошибке в пользу Комитета расходовал, то я надеюсь, что онг мне возвратит сумму, которую предоставляю получить Андрею Ивановичу Полю, а его прошу употребить для трех известных ему предметах.
Еще уповаю на доброго моего Андрея Ивановича, что он найдет способ наградить всех столь много трудящихся около меня, а книжки Problemes de Socrate я очень желаю, чтобы были напечатаны в память дружбы моей к Николаю Николаевичу Бутурлина сыну, моего большого благодетеля генерала Бутурлина. Я чувствую, что размышления о системе Сократа могут быть многим полезны, но покорнейше прошу г-на Пако, г. Кроткого, г. Чедаева и г. Цурикова принимать в сем деле христианское участие и стараться совершить эти размышления так, как следует.
Я просил г. Эларова, чтобы похороны были на счет Церкви, на одно паре лошадей без всякого прибавления.
Москва, 21 июня 1852 г.
Щукинский сборник, вып. 10, Москва, 1912.
---
20 июня 2017 года Безымянный проезд в городе Москва в Тропарево-Никулино от проспекта Вернадского до улицы 26-ти Бакинских Комиссаров стал называться улицей Доктора Гааза.
